Вильям БАТКИН
СУДЬБА И СЛОВО ПАВЛА ГОЛЬДШТЕЙНА
"Тогда блуждающие духом познают
мудрость и непокорные научатся послушанию".
Исаия 29, 24
Словно белые пятна на географической карте – достойные и высокие имена, неизученные, неисследованные, несправедливо забытые, - на карте нашей еврейской истории. Сегодня другая история мне не интересна. Точную и ёмкую метафору поэта: «…как свет умерших звёзд доходит» я воспринял как посыл самому себе – уловить давний свет и, в меру своих сил и срока отмеренного, передать другим, жаждущим. Боль их и мудрость не могли затеряться в памяти поколений…
Весь месяц Ав – трагический в нашей еврейской памяти, кровавый в беспределе нынешнего террора, обжигающий в засилье навалившегося хамсина, - провёл я в обществе человека, которого прежде не знал, но с первых минут знакомства с ним, сильным и мудрым евреем, потянулся к нему, словно к старшему другу, к наставнику и однодумцу… Ибо сказано: «Найди себе наставника и заведи себе друга…» (Трактат Авот, 1,5). Человек этот – Павел Гольдштейн, но есть одна горестная подробность, противящаяся моему сознанию, - более двадцати лет назад его чистая душа покинула наш мир… Мои друзья – старожилы, знавшие Павла Гольдштейна, щедро одарили меня его книгами, разрозненными экземплярами его журнала «Менора» и даже номером домашнего телефона его жены… Собравшись с духом, набрал я хевронский номер. Услышал женский голос, спокойный, негромкий, с неистребимым московским выговором, вначале – на иврите, но я представился по-русски, и мы разговорились. Это была его жена, Лея, откликнулась она настороженно, ограждая однозначными репликами святая святых – своего дома, своей души… Но в какой-то момент недолгий ледок отчуждения сломался. Если сложится, я опишу наш диалог, но главное ощущение, нерушимое, неистребимое: Павел Гольдштейн только что вышел из хевронского дома своей жены, верно, по редакционным делам, и если я перезвоню в скором времени – застану непременно…
С той поры перезваниваемся: после терактов в Хевроне – я, она оттуда меня успокаивает.
Приговорённый архангельским военным трибуналом к высшей мере, статья 58-10, часть вторая – антисоветская агитация во время войны, двадцатичетырёхлетний москвич Павел Гольдштейн летом 41-го оказывается в «смертной» камере… Страх, естественный и неумолчный, прикрыть нечем, как и никакими словами не приободрить двух товарищей по камере, совершенно подавленных, отчаявшихся… Не часто встречал я исповедальные признания приговорённых к смерти – расстрелянные не пишут воспоминаний. Неожиданно обнаруживает Павел в страхе своём начало чего-то нового, проблески какой-то надежды. На ум, словно вспышка молнии, приходит рассказ мудрого еврея - сокамерника по Бутырке, доктора Домье: всё есть испытание, жизнь нашего праотца Яакова продолжается в жизни его детей и внуков, и существует какая-то непостижимая истина, она даёт нам, детям Израиля, точку опоры во всех наших муках. Так и назвал Павел Гольдштейн свою книгу – «17 лет в лагерях жизни и смерти» - «Точка опоры». Тогда же, под тенью смерти, под наведёнными стволами охранников, затаившему дыхание молоденькому еврейскому парню вспомнились стихи любимого поэта: «Ведь если звёзды зажигают – значит, это кому – нибудь нужно?»
«Чем же я мог преодолеть отчаяние, - пишет Павел Гольдштейн, - как не обращением к Тому, на Которого и мог только возлагать надежды свои, Который звёзды зажигает, к Могущественному, могущественнее всего в мире. И я впервые с мольбой обратился к Нему, и Он внял мне…» Да, Он внял тогда Павлу Гольдштейну, волей Своей на сорок лет продлив ему жизнь – от порога «смертной» камеры в архангельской глухомани до поминального кадиша над распахнутым скальным грунтом Масличной горы в Иерусалиме… Внял Он и мне, его читателю, «русскому» еврею, ибо я уже не мыслю себя без творческого наследия Павла Гольдштейна. О нём и мои размышления, моя неисчерпаемая боль, моя еврейская гордость…
Разыскал, скопил, бережно сложил на своих иерусалимских полках, перечёл многократно слово, молвленное Павлом Гольдштейном: его книги, статьи, эссе, вплоть до кратких реплик… Вначале жадно заглатывал строки, не различая абзацы, словно сплошной текст. Утихомирив себя, неспешно и кропотливо возвращался к прочитанному. Откладывал в сторону, уходил, в иных заботах маялся, а их навалом. Но вновь рука тянулась к его книгам, душа – к его слову… Первое моё восхищение, неслучайное, логичное для человека пишущего, приученного к слогу высокому, если не истаивало, то отодвигалось исподволь чем-то сильным, как глубинным потоком. И, словно парус под ветром попутным, распахнулась душа моя и наполнилась родным и близким, ожидаемым и неотвратимым, без чего уже не представляю себя на Земле Обетованной.
«Кто же он, Павел Гольдштейн?..» Если коротко: современный писатель и публицист, пишущий по-русски еврейский мыслитель. Именно «пишущий», в настоящем времени, ибо слово его звучит сегодня, словно для нас сказанное: «…Мир, окружающий нашу святую Землю, застигнут трагической судьбой в бессилье духа своего, и это для него почти что канун конца. Думая, с чувством личной кровной привязанности, о своём, с болью в сердце осознаёшь, что и здесь, на Святой Земле, многие из нас только начинают разбираться в общих положениях, всё ещё ходят в тумане ложных представлений и плоских догадок. Поймём же раз и навсегда в это глубочайшем смысле ответственейшее для нашего народа время, что именно мы не смеем ответить человеческой неблагодарностью на данный нам Всевышним дар Свободы. Уразумеем же, наконец, что в жизни нет неожиданностей, ибо Воля Б-жья означает лежащую вне сферы видимых вещей причину всего происходящего…» (декабрь, 1973 года).
Павел Гольдштейн родился в 1917 году в интеллигентной семье, не религиозной, но с чёткой еврейской и сионистской ориентацией. Получил хорошее образование и, как большинство из нас, никакого еврейского воспитания. В 1938 году окончил истфак МГУ. Интересуется еврейской историей, философией и религией. Увлекается поэзией и театром, влюблён в Маяковского и Мейерхольда. Когда 20 июня 1939 года в Ленинграде арестовали В.Мейерхольда, написал, наивно веруя в справедливость, письмо Сталину в защиту великого режиссёра. За что через месяц Павла Гольдштейна арестовали, и 17(!) лет провёл он в лагерях – до 1955 года. Во время хрущёвской «оттепели» полностью реабилитирован. Перенёс два тяжелейших инфаркта. В отличие от многих из нас, в том числе и автора этих строк, воспринявших «оттепель» с великими надеждами, разглядел в ней очередной фарс и фальшь власти. «В те дни тоска одолевала, когда, вглядываясь в лица московских прохожих, не находил никакой возможности бодро шагать вместе с ними», - напишет он спустя годы. С 1957-го – научный сотрудник Московского литературного музея, одновременно продолжает еврейское самообразование. При первой возможности 5 ноября 1971 года репатриировался и живёт в Иерусалиме до своей смерти в 1982году… Такова судьба Павла Гольдштейна, уложившаяся в несколько строчек.
Рассказывает Лея Мучник, жена писателя: «…Павел – уникальный человек. Естественно и свободно соединил он в душе две культуры. С гордостью определяя себя как еврея, сиониста, израильтянина, позже – религиозного, он глубоко разбирался в русской культуре – ощущал её не как противоречащую, а дополняющую его еврейскую сущность, и – как и всё остальное в мире – подлежащую анализу на основе фундаментальных принципов иудаизма и Торы…»
Так что же «отстоялось в слове»?… В Иерусалиме написаны и изданы следующие книги:
«Точка опоры» - Семнадцать лет в лагерях жизни и смерти» - автобиографическая трилогия.
«Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина» в свете эпиграфа из Моисеева Второзакония».
«Мир судится добром» - сборник статей и литературных эссе.
«Дом поэта» (Волошин) и «Раздумья о Маяковском»…
Павел Гольдштейн – основатель и бессменный редактор религиозно – философского и литературного журнала «Менора» - двадцать три номера с января 1973-го по декабрь 1980-го.
Умер Павел Гольдштейн 16 марта 1982 года в Иерусалиме, похоронен на Масличной горе, в достойном окружении мудрецов и праведников. А он и был мудрецом и праведником. И в судьбе, и в слове.
Лишь в Израиле познакомился я с творчеством прекрасных ивритских поэтов, в том числе и Хаима Ленского, осуждённого в Союзе «за контрреволюционную деятельность». В его стихах – не только нежная любовь к оставленным еврейским местечках: поэт сквозь стены казематов разглядел суровый быт берестяной Сибири, а сочный сленг русских солагерников с подробностями темничного быта запечатлел на четверть века раньше солженицынских «открытий». От этой пальмы первенства могла бы уберечь судьба – не уберегла. В последних строках он просит красноармейца – конвоира: «…дай мне допеть гимн солнцу и благословить наслаждение его красотой»… О Хаиме Ленском я вспомнил не случайно, одновременно печалясь и восторгаясь мощной и напряжённой прозой Павла Гольдштейна. Лагерной теме – непостижимому и планомерному уничтожению в лагерях миллионов ни в чём не повинных советских людей – посвящены произведения известных авторов (В.Шаламова и Л.Разгона, Ю.Домбровского и Е.Гинзбург, Ю.Марголина и Г.Демидова и др.). «Точка опоры» Павла Гольдштейна занимает достойное место среди книг известных авторов, но имя его не на слуху, незаслуженно обойдено и критикой, и широким читательским вниманием. Пытаюсь восстановить справедливость. Казалось бы, всё сказано, и добавить нечего в постсоветской и эмигрантской прозе. Что же отличает нашего талантливого соплеменника, к примеру, от Варлама Шаламова, колымского Данте, описавшего этапы и круги лагерного ада? «Лагерный опыт – целиком отрицательный, до единой минуты. Человек становится только хуже», - прочли мы у Шаламова. Павел Гольдштейн – еврей, и ему было дано рассказать о лагерной теме сквозь призму иудейского восприятия. Могу лишь предположить: Всевышний, благословенно Его имя, для того и спас Гольдштейна от расстрела в 41-м, вернул в Москву в 55-м, словно на крыльях перенёс в Иерусалим в 71-м, чтобы он как честный летописец, как художник, как еврейский философ написал свою трилогию и другие книги…
Особенность прозы Павла Гольдштейна на его страницах сотни запоминающихся героев, со своими характерами и судьбами, отличительными чертами. У писателя – редкая чувствительность к психологии человека, состоянием его души – в условиях каземата, в окружении сокамерников. Всех не упомяну, уверен, современный читатель заинтересуется, потянется к книгам Гольдштейна… Он или его литературный прообраз, двадцатидвухлетний интеллигентный еврей, красивый и сильный, полон радужных надежд, попадает неожиданно в Лефортово, затем в Бутырку – в одночасье жизнь сломана. Но сам он не сломался – какие-то неведомые силы помогают ему выжить… В 54-й бутырской камере встречается он с доктором Домье, пятидесятилетним евреем, спокойным, с мягким голосом, сохранившим в тех страшных условиях умные смешинки в печальных глазах… Доктор, мечтавший стать раввином, но ставший врачом, не только оберегает Павла в застенках, но и неспешно, настойчиво возвращает к иудаизму. Он не учит его молиться, накладывать тфилин или произносить благословения – всё это придёт через десятилетия. Яркая личность и мировоззрение доктора Домье, истинного еврейского мудреца – удача и главное своеобразие трилогии Павла Гольдштейна. Тогда, осенью 39-го Павел уходит на семнадцатилетний этап, а доктор Домье остаётся в камере, и мы ничего не знаем о его судьбе, полагаю трагической. И будущий наш писатель не мыслил уже иначе, чем доктор Домье, и сберёг, и донёс для нас, нынешних, его мысли:
«Среди большинства слов нужно произносить такие, чтобы можно было на них опереться…»
«Гораздо больше наказывается грешник, находящийся в обществе благочестивых, чем грешник в обществе беззаконников…»
«Мир судится добром, а не по поступкам… Любовь – вот самое главное, главнее всех наших дел…»
«Человек может сделать завесу из своих дел, но вещи, скрытые от людей, не скрыты от Б-га, - они обнажены перед Ним во всей наготе…»
Спустя двадцать лет автор вспоминает не только о «конвейере лжи» - допросах, избиениях, ледяном карцере, «смертной» камере, через которые ему пришлось пройти. Дублённый жестокими испытаниями, на долгом семнадцатилетнем этапе находит Павел добрые слова для других заключённых, как когда-то для него доктор Домье… Память писателя счастливо сберегла подробности его раздумий в тяжелейшие минуты… В стылом карцере, шагая от двери и обратно, чтобы не озябнуть: «…Спектральным анализом определили химический состав солнца. А как узреть человеческую душу, ту бездну, до которой дальше, чем до солнца?… Где тот человек, который осмелится сказать о себе правду?..» В заключительной главе, в камере Карлудской тюрьмы, перед новым этапом в Можгу, в декабре 43-го: «…Я не в силах был ни о чём думать, кроме Б-га, который не единожды уже спасал меня от смерти, и снова умолял Его за себя и своих подельников, чтобы Он даровал нам спасение от смерти…» Через несколько абзацев рукопись оборвалась – смерть не дала Павлу Гольдштейну дописать, договорить… Неоконченная книга – в редчайшем ряду завершённых. Главное писатель успел сказать. Для нас.
Целебный воздух святого и вечного Иерусалима 
благодатно и щедро напоил Павла Гольдштейна, истомившегося в галуте
по родным корням, по своему народу. Именно здесь он задумал и
написал свои книги, стал основателем и главным редактором
иерусалимского религиозно-философского и литературного журнала
«Менора». Уже через год после репатриации – в январе 1973-го –
вышел первый номер журнала, сегодня на моём столе – двадцать три
выпуска, и смею утверждать: на русском языке ни в Израиле, ни в
странах диаспоры подобного периодического издания никогда не
существовало! Появление «Меноры» в Иерусалиме в начале 70-х – не
случайно. До потока миллионной алии 90-х - почти два десятилетия,
но настойчивые ручейки советских «отказников» уже заполняли
просторы Эрец-Исраэль.
Многие остро ощущали свою опустошённость, духовную катастрофу – оторванность от еврейских корней. И Павел Гольдштейн чутко уловил вакуум, нашёл энтузиастов среди старожилов и после нелёгких раздумий взвалил на себя организаторскую и творческую ношу главного редактора. Высокая духовная культура, непостижимая глубина мышления, неуёмная энергия, эрудиция, отточенный своеобразный слог Павла Гольдштейна обеспечили неснижаемый уровень всех выпусков. Скажу и о главном: «сильная доза еврейства» отличает «Менору» от аналогичных изданий, израильских и зарубежных, пытающихся «освободить» читателя от иудаизма или предпочесть «еврейство, разбавленное водой»… Так по сей день…
О структуре журнала. Словно эпиграф, до основных текстов на отдельном листе – крупным шрифтом, по-русски и параллельно на иврите – несколько изречений из книг Пророков. К примеру: «И будете жить на земле, которую Я дам отцам вашим, и будете Моим народом, и Я буду вашим Б-гом» (Иезекииль 36, 28)… Или: «Светильник Г-спода – дух человека, проникающий в недра его» (Притчи, 20, 27). Так, продуманно и заботливо, подготавливают нас и погружают в чтение. У наших мудрецов сказано: «Знания – у смиренных»… Каждый номер журнала открывается статьёй главного редактора – не дань традиции. Именно в этих статьях раскрылся основной дар Павла Гольдштейна – мыслителя, публициста. Опираясь, словно на прочный фундамент, на классические комментарии к Торе и на новые исследования, он увязывает понимание еврейских законов и принципов веры с современностью, с историей Государства Израиль после его создания до наших дней. Все статьи составили основу книги Павла Гольдштейна «Мир судится добром» (Иерусалим, 1980), но сегодня, спустя два десятилетия, меня не оставляет ощущение сопричастности автора к нынешней израильской действительности, мудрой прозорливости его суждений и обобщений:
«…Многие из нас безумели, отрекаясь от самих себя, забывая о своём высоком происхождении или просто не догадываясь о нём… Человек, не имея никакого интереса к реализации себя на глубину собственной иудейской глубины, наглейшим образом забрасывает грязью самое дорогое и святое на самом святом месте служения Творцу Превечному…»
«…Не за пороки и недостатки ненавидят наш народ, а за то, что храним мы в себе что-то такое, чего ни у кого нет и что превращается, наконец, в веру сердца…»
«… Забытый многими сынами Израиля способ видения постепенно получает всё большие права гражданства, озаряя во всей чистоте и возвышенности души молодого поколения…»
Дай-то Б-г!
Продолжу о структуре журнала…
Девять неизменных, точно обозначенных разделов, включивших, как правило, мастерские тексты авторов, хороших и разных, прочитываются на одном дыхании, затем – требуют неоднократного возвращения и постижения. Собранные под одной обложкой, украшенной семисвечником, публикации воспринимаются как монолог главного редактора, хотя русский слог каждого самобытен и узнаваем. «Скажи мне - кто твои авторы, и я пойму – какой ты редактор» - уточняю пословицу… Авторы - под стать Павлу Гольдштейну, увы, многих уже нет с нами, но их слово, мудрое и высокое, дошло к нам, словно потоки сильных вод, не замутнённые временем. Не вправе никого обидеть, назову некоторые: Моше Барселла… Рабби Авраам Ицхак Кук… Шмуэль Иосиф Агнон… Ицхак Орен… Авраам Карив… Рабби Иосиф Соловейчик… Рабби Элиягу Лупин… Упомяну и Шмуэля Мушника – сына Леи, жены П.Гольдштейна, но не из-за родства – достойно вписывается в коллектив… Фрима Гурфинкель – почитаемый переводчик с иврита, тогда редактор заметил её и пригласил к себе…
Двадцать лет назад Павел Гольдштейн чутко уловил духовный вакуум советских евреев, а нынешний, разреженный миллионной алиёй, - кто услышал?.. Как нам необходим живой Павел Гольдштейн!
Если вождь мирового пролетариата разглядел Льва Толстого «как зеркало русской революции», не будь к ночи помянута, то талантливый еврейский писатель Павел Гольдштейн написал в Иерусалиме книгу «Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина» в свете эпиграфа из Моисеева Второзакония». Мировое толстоведение не знает подобного анализа – по глубине постижения творческого русского писателя, по самобытности исследования. С поразительной ясностью доносит Гольдштейн суть романа в свете эпиграфа, взятого Толстым: «У Меня отмщение и воздаяние». Более ста лет читающая публика обходит эпиграф молчанием, стыдясь признаться в своём неведении. Если отважусь – напишу о книге специальную статью, пока – о главном, кратко. Наш писатель – исследователь прочитывает «Анну Каренину» не только в свете эпиграфа, но в свете всего Пятикнижия. Незадолго до репатриации побывал я, в который раз, в Ясной Поляне – обнаружил на книжных полках издания на иврите, возгордился… С помощью московского раввина С.А. Минора Лев Николаевич выучился еврейскому языку, прочёл Тору в оригинале, основные положения принял в своём творчестве. Павел Гольдштейн исследует роман углублённо и скрупулёзно, на 90 страниц книги – 184 библиографические ссылки. Истинную суть эпиграфа увидел он в трагедии – она и совершается, и хотя перейти предела нельзя, Анна его не переходит.
«Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Б-гом, - предостерегает её муж. – Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечёт за собой тяжёлую кару». И великий русский писатель выносит на заглавный лист романа: «У Меня отмщение и воздаяние». Книгу Павла Гольдштейна рекомендую прочесть всем – пытаюсь восстановить справедливость.
Осознаю: в одной газетной публикации нереально и проблематично изложить глубину и масштабы такого яркого и самобытного явления в еврейской литературе как Павел Гольдштейн. Убеждён, предстоит серьёзный и профессиональный разговор - и филологов, и знатоков Торы. Я же осмелюсь высказать лишь свои субъективные суждения. За десять лет жизни Павла Гольдштейна в Израиле расправились и окрепли корни его веры, в судьбе и слове сбылось сказанное царём Давидом: «…и будет он как дерево, посаженное при протоках вод, которое плод приносит в своё время, а лист которого не вянет, и во всём, что он делает, успеет» (Псалом 1, 3). Творческое наследие писателя опубликовано малыми тиражами десять – двадцать лет тому назад, но неизвестно большей части алии. Необходимо издание его ИЗБРАННОГО, что нуждается в серьёзной поддержке.